М.И. Глинка. Художник А.Г. Горавский. 1869 г.
История создания этого полотна раскрывается в письмах А.Г. Горавского к П.М. Третьякову[1].
9 июня 1869
С.-Петербург [2]
Многоуважаемый мною Павел Михайлович!
<...> У сестры родной покойного Глинки я был недели две тому назад, она мне с удовольствием согласилась [предоставить] все имеющиеся у ней данные и рассказала всю биографию его, равно показывала портреты, из коих только опять все-таки с фотографии можно воспользоваться вполне… <...> Есть у нее в альбоме из лучших оттенков жизни Глинки – это чертежи карикатурные Степанова [3], коих она находит похожими и характерными, и тому мне даст приглядываться.
Исполнить портрет я с удовольствием могу за ту же цену – лишь бы только не торопить меня, а именно по возвращении с летнего сезона. Займусь и, конечно, берусь сделать галлерейно, ибо летом имею сильную жажду поучиться над пейзажной натурой <...> Потрудитесь, пожалуйста, сообщить о портрете Глинки, быть может, точно такой величины нужен, как Даргомыжского [4]; тогда мне нужно прислать величину холста. Я забыл снять мерку. <...>
22 октября 1869 [5]
Многоуважаемый мною Павел Михайлович!
Простите, что не так скоро ответил на Ваше письмо, которое получил 10 октября, причиною тому следующее: дорожа Вашею просьбою, после отъезда Вашего через неделю принялся за портрет композитора Глинки с той единственной фотографии, о которой я Вам лично говорил, она хоть очень не дурна, но полутоны полиняли в головке. Нарисовал углем в увеличенном виде на запасном холсте и собрался было писать красками, как вскоре получаю известие от родной сестры Глинки [6], которая вспомнила о превосходнейшем единственном дагерротипном портрете Глинки, снятом в 1852 году, в разгаре его творчества и в самом любимом его постоянном костюме в виде халата, в длинном сюртуке с бархатным воротником и обшлагами, в шляпке с золотою кистью, и что у одной ее родственницы, поклонницы Глинки, хранился, как святыня, сей дагерротип и, если оный уцелел, то постарается мне достать и доставить. То, конечно, я приостановился начинать красками. Спустя же некоторое время действительно с радостью присылает мне упомянутый дагерротип и вместе сожалеет, что оный попортился от времени. Я получая пакет, открываю маленький портрет в коричневой стеклянной овальной рамочке, пристально всматриваюсь и еле-еле вижу маленький лик и одну левую руку; плохо дело! Взял увеличительное стекло и давай всматриваться – и заметил, что весь портрет опорошен пылью и плесенью, то, дождавшись солнечного дня, вскрыл я рамочку и, вынув пластинку, осторожно стал смахивать собольею кисточкою; как вдруг откуда ни возьмись открылся живой человек с превосходными двумя руками красивыми.
Представить Вы себе не можете моего изумления и радости, ибо подобного дагерротипа в жизни своей не случалось видеть; но что за прелестная и умная голова в свободно привычном костюме: сидящий человек, левою рукою, покоющеюся на кушетке, а правой опущенной на бедро, до того типичное и выразительное лицо, просящееся на полотно, что, несмотря на начало прежнего портрета фасом (снятый в [18]56 году) и несмотря на трудность всматриваться в дагерротипную блестящую пластинку, я с радостью предпочел этот и, долго не думавши, взял губку с мыльною водою и смыл до чиста начатое дело и принялся за новое; и вот посылаю Вам маленький эскиз, в котором мотив понятен и верен, но о экспрессии лица судить нельзя, ибо в маленьком эскизе не стоило усиливать труда. Если Вы вздумаете скоро приехать, то только увидите начерченный и вытушеванный углем на холсте сей портрет величиною одинаковый с портретом митрополита Головинского, а именно: в вышину 1 аршин 12 ½ вершков в ширину 1 аршин и 5 ½ вершков – меньше этого размера, по моему убеждению, не следует. Масштаб логично обдуман, мотив также и Вы вполне можете судить по эскизу. Принимаюсь я за этот портрет с особенной жадностью, так хороши данные, лицо из широких планов, черты оного живописнейшие, усы, бакенбарды и борода с сединою расположены живописью без претензии, взгляд умный, добрый и изумительно хорош и на благородном челе насунута шапка бархатная с золотым шитьем и кистью, без которой он покоиться не мог. Словом, все данные для живописи бесподобны, невольно приохочивают и сравнения нету с данными нескольких карточек фотографических Даргомыжского, с которых приходилось мне отыскивать сходство. А для избежания приключений с дагерротипом Глинки, я пластинку вклеил в папку под толстое зеркальное стекло. Знаменитый композитор Михаил Иванович Глинка родился в 1804-м году 20 мая, а скончался в 1957-м г [оду] 3-го февраля в Берлине, и именным указом государя императора могила в Берлине была вскрыта и покойник перевезен в Петербург и похоронен вторично в Невском монастыре. Есть надгробный памятник с изображением из бронзы его профильного барельефного медальона. Фотография фасом, с которой я прежде хотел пользоваться, была снята в 1856 году в мае месяце, а дагерротип, с которого я теперь работаю, снят в 1852-м году.
С фотографии был делан бюст [7], но очень не удачен и не похож, так что сестра Глинки – наследница не захотела распространять продажу бюстов и формы держит у себя, а дагерротип забытый и, по ихнему, испорченный, к тому же втайне скрывавшиеся две руки – никем не был и не мог быть по невнятности трактован. Случайная судьба пала на меня и любознательность открыла живого Глинку, (конечно, без всякой ретуши, как зеркало природы), что и дорого для художника. Имея это и узнавши о колорите, мне более ничего не надо, кроме старания исполнить схожим и художественно галлерейно. Ростом Глинка был 2 аршина и 4 вершка, но голова и плечи довольно большие и лицом полный. Цвет волос темный шапен, с проседью, как у сестры. Глаза темно-серые, впадающие в коричневые, цвет лица между смуглым и белым, впадающий в болезненность. Одним словом, колорит лица и глаз, как у сестры (фамильный). (Натуру мужскую подбираю) Глинка не любил сниматься, а потому обманом сестра его завозила к съемке упомянутых портретов дагерротипных и фотографических. Начинал К.П. Брюллов (1799—1852) с него писать, но по неудаче портрета труд сеанса был уничтожен самим Брюлловым, а есть профиль акварелью в карикатуре, начертанный Степановым — и хранится по сей день в альбоме г-жи Шестаковой, урожденной Глинки. Все нужное разжевано для меня и заботиться более ни о чем не остается, как только с помощью Божею исполнить вещь, дабы вполне обратило внимание ценителей и любителей искусств.<...>
24-го сентября 1870
Почтовая ст[анция] Свислочь [8]
Многоуважаемый мною и дражайший Павел Михайлович!
<...> При всем том, что хотя мало времени я имел в деревне нормального, но хоть немного воспользовался портретом Глинки и, дорогой мой Павел Михайлович, не взыщите с меня, что к означенному Вами сроку не поспеет [9].
Так ли, сяк, оный задуман мною вместе с пейзажем выставить. Мотив, Вами мне заданный, весьма серьезен и дорог для меня, а потому исполнить должен так, как только сил и познаний моих хватит. Хоть мешкотно, но надеюсь, что останетесь вполне довольны. <...>
Январь 1871
С.-Петербург [10]
Многоуважаемый мною Павел Михайлович!
Честь имею поздравить Вас и все семейство Ваше с наступившим, текущим Новым годом. Ожидал вас праздниками в Петербурге лично поздравить, но, вероятно, поездка Ваша отложена до масленицы.
Портрет композитора Глинки весь написан с натуры, и с особенным удовольствием жаждаю строжайших замечаний специалистов и физиономистов. Когда приедете и увидите, то надеюсь, что найдете достойным нарядить в хорошую раму, в которой я считаю почти необходимом маску прописать еще раз à la <...>
28 декабр[я] 1871
вечером
С.-Петербург [11]
Многоуважаемый мною Павел Михайлович!
<...> При сем сообщаю Вам о своей ошибке, аккуратно уплоченной Вами цифре за портреты Бруни и Глинки [12], которая произошла вследствие экспромтного моего назначения Вам цены, не заглянувши в расчетную свою колею, оная была подробно вычислена и замечена на беггровском счету и в особой книжонке, а именно: при запросе Вами [о] вознаграждении [и] труда моего за Глинки и Бруни мне представилось, что деньги те, которые Вы прислали на рамы, были получены мною в виде задаточной суммы на заказанную Вами живопись, и потому наскоро определил Вам цифру: за один 350, а за другой 400. По вычисленному же мной счету трудового, лучшего времени и расходов, а равно имея отчасти в виду повышенную цену жизни петербургской, у меня в подробном счету назначена цифра следующая: за портреты нижеколенные Бруни 400 р[ублей], а за Глинки 500. Ваша же цифра поставлена в заметке моей за Бруни 350, а за Глинки ничего не поставлено, видно, не было упомянуто Вами. Не сердитесь многоуважаемый мною Павел Михайлович, за мою откровенность, которую представляю на Ваше благоусмотрение. Но цены эти, говоря по добросовестности, они все-таки значительно менее прежних моих цен, за которыми я в настоящее время особенно не гонюсь. <...>
14 февраля 1872
утром [13]
Многоуважаемый мною Павел Михайлович!
Спешу сообщить Вам, считая долгом, что третьего дня в Академии был комитет и совершался выбор вещей художественных на Лондонскую Всемирную выставку [14], а так как ко мне на квартиру была прислана [картина] для показания Совету из лучших моих произведений, то я, ожидая Вас со дня на день лично видеть, решился послать через присланных из Академии казенных носильщиков портрет Федора Ант[оновича] Бруни, коего Совет Академии в присутствии Владимира Александровича [15] утвердил послать в Лондон.< …>
Надеюсь, что Вы не рассердитесь за сие распоряжение, ибо я помню Ваши слова, что портрет Бруни для Вашей коллекции не так важен, как Глинки, а потому Глинки портрет я не смел послать в Академию, вспомнивши, что у Вас место над роялем давно ожидает упомянутого портрета. <...>
20 апреля 1872
С.-Петербург [16]
Многоуважаемый мною Павел Михайлович!
Христос воскресе!!!
Честь имею поздравить Вас и все многоуважаемое мною Ваше семейство с наступившими праздниками светло-Христова воскресения при желании здоровья, счастья и провести их в кругу Вашего семейства и добрых знакомых весело. <...>
На большой <...> академической выставке наполнилось столько [произведений — Е.Г.], что в бельэтаже ставить негде и по назначению в[еликого] к[нязя] Владимира Алекс[андровича] Совет рассортировал. Лучшие вещи, 1-го и 2-го номеров, оставить в бельэтаже в двух залах, а похуже наверху, в залах с верхним светом. <...>
Относительно же моих произведений нужно подождать конца суждений и разноголосых отзывов. Насколько покамест слышно между специалистами разного суждения, в сборищах клубов художеств [17] и ученических и в академических субботах, то из портретной живописи признают лучшими Глинки и графчика [А.Л.] Шереметьева и один портрет Шервуда работы [18]. <...>
Редактор Ф. И. Иордан [19] заявил мне, чтобы в Венской всемирной выставке в 1873 году выставить Глинки портрет, то я ответил, что это будет зависеть от властителя П. М. Третьякова, а покамест ничего верного сам я не могу определить. <...>
24 июня 1872
Село – Уборки [20]
Многоуважаемый мною Павел Михайлович!
Письмо Ваше получил я 30 мая, еще в Петербург, а отвечаю теперь из деревни. <...>
Касательно опрометчивой ошибки моей насчет цены, взятой от Вас, я к Вам прежде писал подробно и откровенно, как к другу и отнюдь не желая напрасно воспользоваться прибавкой, а представляя Вам свою ошибку на Ваше собственное же благоусмотрение, с коим мнением остаюсь и в настоящую минуту, так как то письмо было написано без всяких посторонних советчиков и набивателей цен и никому из любителей и поклонников Глинки я ровно никого не заискивал в показание, и хотя бы ценили портрет втрое дороже, то моего убеждения не отвергли бы. Так как настоящий покупатель и оценщик тот, кто на деле платит исправно, а не словами цену большую сулит. К тому же если бы и действительно я в душе чувствовал, что мне от Вас произошла малая оценка труда, то все-таки всегда с полным убеждением и благодарностью приму от Вас скорее полцены, чем от другого целую. Потому именно, что Вы единственный у нас, который двигает и поощряет труд талантливых художников, то есть братьев моих. В этом и тут я чувствую и получаю заплату себе, а благодарность, уважение и святость к Вашей особе, истинно, в чувствах моих неизменных к вам навсегда. <...>
Пока не удалось установить, какими путями, в какие годы портрет М.И. Глинки работы А.Г. Горавского попал в Московскую консерваторию.
[1] См.: Письма художников Павлу Михайловичу Третьякову. М.: Государственное издательство «Искусство». Т. 1. 1960; Т. 2. 1968. В т. 1 письма подготовлены к печати и примечания к ним составлены научными сотрудниками Государственной Третьяковской галереи Н.Г. Галкиной, М.Н. Григорьевой, в т. 2 к ним присоединилась Н.Л Приймак. Сохранены все особенности орфографии и пунктуации, характерные для данного издания, которое в дальнейшем будет называться сокращенно — Письма.
[2] Письма. Т. 1. С. 244–245.
[3] Портреты-шаржи Н.А. Степанова (1807 — 1877).
[4] Портрет А.С. Даргомыжского (1813 — 1869) А.Г. Горавский написал по заказу П.М. Третьякова в марте — апреле 1869 года. См.: Письма. Т. 1. С. 229–230, 232, 234. Дальнейшая судьба портрета неизвестна.
См.: Письма. Т. 2. С. 445.
[5] Письма. Т. 1. С. 261–263.
[6] Л.И. Шестаковой.
[7] Очевидно, Горавский имеет в виду бюст М.И. Глинки, исполненный скульптором Ф.Ф. Каменским (1836—1913). Письма. Т. 1. С. 346.
[8] Письма. Т. 2. С. 25–26. Свислочь — почтовая станция Минской губернии. См.: Письма. Т. 2. С. 86.
[9] В примечаниях к письмам отмечается, что «портрет Глинки с трудом давался Горавскому, и он, сдав его П.М. Третьякову в 1869 г., несколько раз брал для доработки, закончив его в 1871 г.» (Письма. Т. 2. С. 434-435).
[10] Письма. Т. 2. С. 38–39.
[11] Письма. Т. 2. С. 60–61.
[12]«Невозможно определить сумму, уплаченную за каждый из портретов, так как в списке с обозначением сумм, уплаченных за картины, рукой П. М. Третьякова значится: в 1871–1872 г.г. «Горавскому 875». Это, очевидно, цена портретов, так как ничего больше П.М. Третьяков в эти годы у А.Г. Горавского не приобретал» (Письма. Т. 2. Примечания. С. 445).
[13] Письма. Т. 2. С. 67.
[14] «Впервые Россия приняла участие во Всемирной выставке в Лондоне в 1862 г. В 1872 г. по желанию Александра II Академия художеств вновь участвовала в Лондонской (Кенсингтонской) выставке» (Письма. Т. 2. Примечания. С. 447).
[15] Президент Совета Академии, великий князь (прим. Е.Г.).
[16] Письма. Т. 2. С. 73–75.
[17] «Встречи художников происходили по пятницам в Художественном клубе, существовавшем с 1863 по 1877 г. в Петербурге» (Письма. Т. 2. Примечания. С. 450).
[18] Шервуд Владимир Осипович (1832 — 1897) — портретист, скульптор, архитектор (см.: Письма. Т. 2. Примечания. С. 451).
[19] Иордан Федор Иванович (1800–1883) — гравер. С 1871 г. — ректор классов по живописи и скульптуре в Академии художеств (см.: Письма. Т. 2. Примечания. С. 451).
[20] Письма. Т. 2. С. 84–86.
