В один из декабрьских вечеров 1876 года в Москве произошла встреча двух гениальных русских людей – Льва Толстого и Петра Чайковского.

Толстой незадолго до того познакомился с Чайковским у Николая Рубинштейна, с  которым поддерживал добрые отношения с давних пор. Еще в 1858 году 30-летний Толстой вместе с литератором В. П. Боткиным вынашивал идею об устройстве в  Москве Общества камерной музыки; именно этому роду музыки великий писатель всегда отдавал предпочтение. Мысль о создании музыкального общества в Москве сблизила его с Н. Г. Рубинштейном, которого он высоко ценил как музыканта и  человека. Как известно, идея вскоре была воплощена в жизнь, но на более широкой основе: образовалось общество, ставившее перед собой цель развития в Москве не  только многосторонней концертной деятельности, но и музыкального образования. Так или иначе, но в числе инициаторов учреждения в Москве музыкального общества можно с полным основанием назвать и Л. Н. Толстого.

Однажды писатель пожелал услышать камерную музыку входившего в известность Чайковского. Специально для Л. Н. Толстого Н. Г. Рубинштейн устроил в здании консерватории музыкальный вечер, на котором исполнялись камерные и вокальные произведения композитора. Этот вечер на Большой Никитской произвел на Толстого сильнейшее впечатление. Больше всего ему понравилось знаменитое анданте кантабиле из Первого квартета. О потрясении, которое испытал Толстой, слушая квартет, Чайковский с понятной гордостью сообщает в письме к брату Модесту. А  спустя десять лет, в 1886 году, композитор записал в дневнике: «Может быть, ни  разу в жизни я не был польщен и тронут в своем авторском самолюбии, как когда Л.  Н. Толстой, слушая Andante моего Первого квартета и сидя рядом со мной, – залился слезами».

В память о посещении Л. Н. Толстым консерватории Н. Г. Рубинштейн задумал повесить в ней портрет писателя, но Толстой отказался его прислать: «Это что-то не то».

О вечере в консерватории Толстой писал Чайковскому, посылая ему вместе с письмом сборник русских народных песен: «Я никогда не получал такой дорогой для меня награды за мои литературные труды, как этот чудный вечер. И какой милый Рубинштейн. Поблагодарите его еще раз за меня. Он мне очень понравился. Да и все эти жрецы высшего в мире искусства, заседавшие за пирогом, оставили мне такое чистое и серьезное впечатление. А уж о том, что происходило для меня в круглой зале, я не могу вспомнить без содрогания. Кому из них можно послать мои сочинения, т. е. у кого нет и кто их будет читать?».

Радость встречи сочетается с огорчением, что она была столь коротка: «Сколько я  не договорил с вами! Даже ничего не сказал из того, что хотел. И некогда было. Я наслаждался. И это мое последнее пребывание в Москве останется для меня одним из  лучших воспоминаний».

Как явствует из этого письма, написанного в Ясной Поляне, вечер в консерватории носил сугубо дружеский домашний характер, начался с угощения (пирог), сам концерт происходил не в большом зале здания, а малом, круглом, который, судя по  строительным чертежам, находился над сенями, во втором этаже центральной полуротонды.

В ответном письме (от 24 декабря 1876 г.) Чайковский, в частности, писал: «Как я  рад, что вечер в консерватории оставил в вас хорошее воспоминание! Наши квартетисты играли в этот вечер как никогда. Вы можете из этого вывести заключение, что пара ушей такого великого художника, как вы, способна воодушевить артистов в сто раз больше, чем десятки тысяч ушей публики. Вы один из тех писателей, которые заставляют любить не только свои сочинения, но и самих себя. Видно было, что, играя так удивительно хорошо, они старались для очень любимого и дорогого человека».

О встречах с Толстым Чайковский писал сестре, А. И. Давыдовой, такими словами: «Я ужасно польщен и горд интересом, который ему внушаю, и со своей стороны вполне очарован его идеальной личностью».

Некоторое время знакомство продолжалось. Толстой несколько раз бывал у  Чайковского, они вели увлеченные разговоры о музыке, об искусстве; однако все более выявлялось различие во взглядах, вкусах, характерах. Тем не менее некоторые мысли Толстого оказались вполне созвучны Чайковскому и глубоко запали в сердце композитора. Вот что он писал 30 августа 1877 года Н. Ф. фон Мекк: «Нынешнею зимой я имел несколько интересных разговоров с писателем гр. Л. Н. Толстым, которые раскрыли и разъяснили мне многое. Он убедил меня, что тот художник, который работает не по внутреннему побуждению, а с тонким расчетом на эффект, тот, который насилует свой талант с целью понравиться публике и заставляет себя угождать ей, – тот не вполне художник, его труды непрочные, успех их эфемерен. Я совершенно уверовал в эту истину».

Старое, дашковское здание консерватории Чайковский посещал постоянно, вплоть до  своей кончины. А с 8 по 21 декабря 1880 года, по приезде из Петербурга, где он  навещал родных, жил здесь у своего друга, инспектора консерватории К. К. Альбрехта, располагавшего казенной квартирой в правом, в то  время двухэтажном, флигеле. Ничто и никто не нарушал уединения композитора, условия для творческой работы оказались идеальными. Чайковский завершает переделку своей новой оперы «Орлеанская дева», написанной за границей. Здесь же  он становится свидетелем своей упрочившейся славы: редкий концерт в Москве обходится без его произведений, а в Большом театре готовится премьера оперы «Евгений Онегин».

Для нас это двухнедельное пребывание Чайковского в Москве интересно тем, что стены, в которых тогда жил и творил великий композитор, сохранились: они вошли в объем надстроенного впоследствии до четырех этажей правого крыла нынешнего консерваторского здания.