С. И. Танеев как профессор консерватории

Хотя Н. Г. Рубинштейн с самого окончания курса С. И. Танеевым и намечал его преподавателем в консерватории, главным образом по теории музыки, но сам Сергей Иванович отнюдь не чувствовал влечения к педагогическим занятиям, предпочитая лучше самому учиться, нежели учить других. Однако уход Чайковского из консерватории заставил его, бывшего ученика, взять на себя часть классов и потом постепенно увеличивать свои занятия, соответственно нуждам консерватории. Таким образом, сделавшись с 1878 года профессором консерватории, Сергей Иванович оставался в этой должности двадцать восемь лет, вплоть до своего внезапного, вызванного особыми обстоятельствами ухода в 1905 году, и за это время преподавал сначала гармонию, потом контрапункт и фугу, а некоторое время в конце восьмидесятых годов и свободное сочинение: последний предмет он преподавал не более двух лет и с 1889 года специализировался на классах контрапункта, фуги и формы, оставаясь при этих занятиях до самого ухода из консерватории. Однако и покинув её, он не оставил своей педагогической деятельности, и к нему на дом ходили молодые люди, которых он считал достаточно способными и подготовленными для занятий контрапунктом и композицией; впрочем, такие ученики бывали у него и во время профессорства в консерватории; к их числу принадлежал и Скрябин до поступления в консерваторию и многие другие; у себя дома Сергей Иванович имел учеников только бесплатных.

В области теоретического знания музыки С. И. Танеев едва ли имел соперника в Европе. Идеи исторического изучения музыки, высказанные Ларошем в его статьях, послужили для Сергея Ивановича руководящей основой в собственных занятиях, и он, действительно, детально изучил развитие музыки начиная с эпохи строгого контрапункта и до наших дней как по сочинениям теоретиков, так и по произведениям наиболее выдающихся композиторов, причём многие из этих произведений он тщательно изучал, анализируя подробно, о чём могут свидетельствовать карандашные пометки на различных партитурах начиная с Жоскина де Прэ и Палестрины вплоть до Вагнера включительно. Партитура мессы h–moll Баха с тематическим анализом Сергея Ивановича заслуживала бы издания, так как этот труд представляет сложную и ценную работу музыкального исследования. Нужно надеяться, что партитуры эти уцелели в оставшейся после смерти Сергея Ивановича библиотеке и что они сделаются достоянием какого-либо учреждения, доступного для общего пользования. Музыкальность теоретиков, особенно старинных, он изучал не менее внимательно и путём работ подобного рода не только приобрёл огромное знание музыкальной литературы, но и выработал строго обоснованные взгляды на весь ход музыкального развития за последние четыре века. Собственно, археология музыкальная не особенно его интересовала, но тем внимательнее он исследовал жизнь и эволюцию искусства, и результаты работы мысли в этом направлении сложились у него в стройную систему, нашедшую лишь частичное применение в его книге о подвижном контрапункте. Я знаю, что он занят был дальнейшими работами подобного же рода относительно контрапунктических форм свободного стиля; его занимала также история развития музыкальных форм вообще — инструментальных, вокальных и вокально–инструментальных,— намечалось обобщение этого развития, но всё в целом было еще далеко от завершения. Если, однако, в бумагах покойного Сергея Ивановича найдутся работы, сюда относящиеся, то они будут очень ценным наследием, достойным самого серьёзного внимания.

Вооружённый своими обширными знаниями, С. И. Танеев был единственным в своем роде преподавателем по классам теории музыки вообще, а по классу контрапункта в особенности. В самом контрапункте он видел, однако, не цель, а только средство для развития техники, важнейшей стороной которой он почитал искусство тематической работы, что он и стремился развивать в своем преподавании. В учениках своих он прежде всего ценил практическое умение, основанное на осмысленном понимании условий данной работы, ибо такое  понимание,  соединённое  с  умением,  предполагает  уже всю полноту знания; впрочем, в искусстве вообще знание имеет тогда только действительную цену, когда оно принимает форму умения. Научиться тому и другому у Сергея Ивановича было легче, нежели у кого-либо другого, во-первых, потому, что он всякое правило или запрещение излагал не как случайное или произвольное, а как условие, необходимо вытекающее из природы и сущности данного предмета; во-вторых, при своей огромной технике, он с величайшей лёгкостью мог дать практический образец того, как следовало выполнить ту или другую задачу, хотя он чаще пользовался ссылками на произведения великих мастеров данного стиля, что ему было также легко при его обширном знании литературы. К сожалению, для нашего общества Сергей Иванович стоял слишком высоко по своему художественному развитию, чтобы быть достойно оцененным, и я даже уговаривал его не издавать своей книги о контрапункте на русском языке и выпустить её сначала, или по крайней мере одновременно, в переводе на один из иностранных; мне и до сих пор кажется, что я был прав в этом отношении.

Как учитель С. И. Танеев был очень требователен, но только в смысле внешней строгости, ибо с его натурой и его мировоззрением было совершенно несовместимо брать на себя роль какого бы то ни было карателя. Строгость его заключается в том, что он не довольствовался в учениках посредственным выполнением работ и всячески старался повысить их уровень. Вполне удовлетворить его было очень трудно, удавалось это немногим, и то лишь изредка.

Теоретическое преподавание С. И. Танеева было совершенно своеобразно и развивало в его учениках способность не столько внешней изобразительности, сколько внутреннего развития; это даже стало как бы отличием школы Танеева, и нужно пожелать, чтобы в среде его бывших учеников такое направление не заглохло, ибо в нём заключаются важнейшие основы для будущего, так как внешние украшения легче приложить к богатству внутреннего содержания, нежели вложить последнее в роскошную внешность.

С. И. Танеев несколько лет был профессором фортепианного класса в Московской консерватории и в этом проявил ту же добросовестность и то же глубоко художественное понимание своей задачи, как и в теоретическом преподавании, но был не столько создателем самостоятельного метода, сколько продолжателем Н. Г. Рубинштейна, бывшего для него лучшим образцом понимания средств инструмента и способов их применения. Фортепианный класс Сергей Иванович взял на себя только потому, что вследствие смерти Н. Г. Рубинштейна и одновременного с тем ухода К. Клиндворта это было необходимо для консерватории:  как только эта необходимость устранилась, Сергей Иванович постепенно уничтожил свой класс и более никогда не возвращался к преподаванию фортепиано.

Годы директорства в консерватории

Смерть Н. Г. Рубинштейна была для Московской консерватории жестоким ударом и внесла в её внутреннюю жизнь смуту и шаткость. К этому ещё присоединились материальные затруднения, постоянно возраставшие и начавшие угрожать самому существованию консерватории. [...]

Всё финансовое положение Общества и консерватории получило совсем иной вид со смертью их основателя и руководителя. Концерты ещё раньше достигли большого успеха, и при новом дирижёре М. Эрдмансдерфере успех этот удерживался на той же высоте ещё несколько лет, но расходы как по концертам, так и по консерватории настолько возросли, что покрывать их стало затруднительным. Оказалось, что всё финансовое благополучие держалось на работе Н. Г. Рубинштейна; по концертам он был дирижёром и солистом симфонических и квартетных собраний; по консерватории кроме должности директора и профессора фортепиано, он имел ещё классы: оркестровый, камерного ансамбля и оперный. За всё вместе взятое он получал 5000 рублей в год, да и то в последние годы, а раньше только 3000 рублей. Для замены его пришлось пригласить нескольких лиц, как-то: дирижёра, директора консерватории, профессора фортепиано, профессора по классу ансамбля, камерному и оперному. Пришлось также приглашать дорогих солистов для симфонических и камерных собраний; расходы по первым из них сильно возросли вследствие того, что для нового дирижёра понадобилось значительно увеличить количество репетиций и самый состав оркестра. Результат получился тот, что вместо 5000 рублей нужно было платить по крайней мере 20 000 рублей, что поглощало почти весь доход от концертов.

Н. А. Губерт, новый директор консерватории, и дирижёр Эрдмансдерфер, поступивший в консерваторию в качестве профессора инструментовки, не поладили между собою. В этом конфликте большинство Художественного совета стало на сторону директора, а дирекция Общества — на сторону дирижёра. В силу этих обстоятельств, Н. Г. Губерт, не желая быть причиной раздора с дирекцией Общества, решил выйти в отставку и совсем покинуть консерваторию.

Тогда представители большинства Художественного совета предъявили требование об удалении из состава профессоров М. Эрдмансдерфера, на что дирекция сначала не соглашалась, но когда протестанты заявили, что они все уйдут по окончании учебного года (приближалось уже время экзаменов), то дирекция уступила, и Эрдмансдерфер в свою очередь подал прошение об увольнении его из консерватории. В этом препирательстве с дирекцией представителями Художественного совета были Танеев и я; потом мы оба вошли в состав директориального комитета из пяти профессоров, которому было поручено управление консерваторией.

Дефицит по консерватории настолько возрос после смерти Н. Г. Рубинштейна, что для покрытия текущих расходов пришлось делать займы у членов московской дирекции, которая стала вместе с тем оказывать некоторое давление на внутреннюю жизнь консерватории, что порождало антагонизм между дирекцией и значительной частью Художественного совета. В самой среде директориального комитета не было полного единодушия в этом отношении, и мало-помалу явилось сознание необходимости избрания единоличного директора, достаточно независимого и стойкого, чтобы упорядочить ход дела. Среди сторонников независимости консерватории обозначилась кандидатура Танеева, а другие если не особенно стояли за него, то не могли ничего возразить против такого предложения; к числу последних принадлежали и члены дирекции, имевшие на основании устава право выбора директора консерватории. В среду дирекции Общества вошел в это время П. И. Чайковский, и его авторитетный голос, конечно, всецело принадлежал Танееву. Едва ли не труднее всего было уговорить самого Танеева поступиться ради консерватории своей свободой; но и в этом помог Чайковский, успевший убедить своего бывшего ученика в необходимости для консерватории такой жертвы со стороны Танеева, который и был избран дирекцией.

Пребывание в директориальном комитете было очень хорошей подготовкой для нового директора, тем более что он исполнял в нём обязанности секретаря и ему приходилось формулировать все постановления комитета; делая это со свойственной ему добросовестностью и методичностью, он близко познакомился с уставами консерватории и Русского музыкального общества, а также их практическим применением. В этом отношении и я, отчасти, помогал ему, ибо сам уже много лет исправлял обязанности секретаря Художественного совета и хорошо был знаком с ходом дела по консерватории.

Во внутренней жизни консерватории вредно отражалось разделение профессоров на сторонников подчинения дирекции Общества и на независимых; разделение это находило отголосок даже в среде учащихся, всецело стоявших на стороне последних. Избрание Сергея Ивановича в директоры сразу внесло успокоение, ибо одна из партий совершенно умолкла, а учащиеся отнеслись к новому директору с полным доверием, так как его ум, благородство характера и редкая душевная доброта были уже всем известны.

Директорство С. И. Танеева по общему своему направлению было как бы возвращением ко временам Н. Г. Рубинштейна в смысле серьёзного отношения к занятиям учащихся и заботам об их нуждах. Вступивши в исполнение обязанностей директора с 1 сентября 1885 года и воспользовавшись указаниями опыта, С. И. Танеев внёс в Художественный совет предложение о некоторых существенных изменениях в учебном плане преподавания игры на духовых инструментах, контрабасе и арфе. Было также устроено педагогическое отделение класса фортепиано, в который зачислялись учащиеся, не выказывавшие ясно определенного виртуозного дарования; класс этот впоследствии получил широкое развитие. Некоторые частичные изменения были также введены в учебный план преподавания теории музыки.

Главной задачей, какую поставил себе Сергей Иванович, принимая обязанности директора, было освобождение консерватории от денежной зависимости по отношению к членам дирекции, тяготившей всех, желавших учреждению свободного и успешного развития. Опыт недавнего прошлого, казалось, указывал, что для Московского отделения Музыкального общества времена финансового преуспеяния миновали безвозвратно, ибо престиж симфонических и квартетных его собраний начал падать, тогда как дефицит консерватории не только не уменьшился, но выказывал наклонность к возрастанию. На увеличение правительственной субсидии рассчитывать было трудно, а потому перспектива зависимости от доброго расположения тех или других членов дирекции казалась неизбежной. Однако Сергей Иванович начал прилежно изучать всё сложное дело денежных нужд консерватории, чтобы изыскать средство упорядочения расходов без сокращения музыкально–образовательных средств учреждения, и в результате достиг своей цели.

В первый год управления Сергеем Ивановичем консерваторией дефицит её составлял около 11 000 рублей, а в четвертый и последний сказался уже перевес доходов над расходами, хотя и всего в 919 рублей, но это было очень важным результатом, составившим перелом в материальном отношении. В следующем году остаток составлял уже 1900 рублей, а позднее консерватория сама доплачивала недоборы по симфоническим собраниям.

В первом году директорства Сергея Ивановича по его инициативе был приглашён в состав профессоров Московской консерватории В. И. Сафонов; вскоре он занял видное положение, тесно подружившись с молодым директором; последний, узнав его ближе, начал уже надеяться на возможность передать ему свою должность. В. И. Сафонов соединял в себе самые благоприятные для того условия как по своему таланту, так и по образованию. Мысль эта все более и более крепла, так как Сергей Иванович тяготился директорством, поглощавшим почти всё его время; будучи уже занят сочинением оперы «Орестея», он мог отдавать этой работе только летние каникулы; однако Сергей Иванович всё ещё присматривался к новому профессору и старался примириться с исполнением административных обязанностей.

Очень много внимания отдавал Сергей Иванович оркестровому и хоровому классам, которыми руководил сам. При нём эти классы достигли весьма значительного развития, давшего возможность исполнять с их участием оратории Генделя «Самсон» и позднее «Израиль в Египте». Глубоко изучив этот стиль и не жалея труда, Сергей Иванович достиг отличного исполнения, имевшего и в публике большой успех; оратория «Самсон» была даже повторена.

Замечательны были оперные спектакли, поставленные С. И. Танеевым. Еще при жизни Н. Г. Рубинштейна Сергею Ивановичу было поручено предварительное разучивание «Евгения Онегина» Чайковского, сам же Н. Г. Рубинштейн взял на себя репетиции в последней их стадии, когда нужно было заняться окончательной отделкой исполнения и его общего ансамбля. Сколько помнится, Танеев занимался также подготовкой «Фиделио» Бетховена, исполнявшегося в последнем консерваторском спектакле под управлением Рубинштейна.

Консерваторские оперные спектакли пользовались таким успехом в публике, что составляли как бы необходимое дополнение сезона Музыкального общества, в особенности для его действительных членов, имевших право на получение бесплатных мест во всех консерваторских спектаклях. По смерти Н. Г. Рубинштейна спектакли продолжались, причём один из них состоялся под управлением его преемника по должности — Н. А. Губерта, а после его ухода из консерватории они перешли в заведование С. И. Танеева ещё раньше, нежели последний сделался директором.

В танеевских спектаклях главное место занимали оперы Моцарта, которые и ставились именно по его инициативе. Первою из них, если не ошибаюсь, была «Волшебная флейта». Разучиванием этой оперы Сергей Иванович занимался необыкновенно усердно, и ему пришлось положить массу труда на многочисленные вокальные ансамбли, требовавшие очень тонкого исполнения. Перед самым публичным спектаклем, вследствие каких-то происков, исходивших неизвестно от кого, дирекция Музыкального общества поручила управление оперным спектаклем К. К. Альбрехту, носившему тогда звание «исправляющего должность директора» — в сущности, только номинально, ибо директориальный комитет уже существовал. В этом распоряжении проявилось одно из тех давлений на консерваторию, о которых я упоминал. Сергей Иванович был глубоко обижен и намеревался даже выйти из консерватории, но мы уговорили его не делать удовольствия партии сторонников дирекции. Всё прошло спокойно, и опера была очень хорошо исполнена под управлением Альбрехта. Между прочим сценическим режиссёром спектакля был Ф. П. Комиссаржевский, сменивший И. В. Самарина, сражённого уже недугом, скоро сведшим его в могилу. Огромная сценическая опытность, музыкальность и талантливое понимание задач оперной сцены сделали г. Комиссаржевского отличным оперным режиссером; потом он был превосходным сотрудником С. И. Танеева при постановке ещё двух опер Моцарта — «Свадьба Фигаро» и «Дон-Жуан».

В качестве концертного дирижёра Сергей Иванович почти не появлялся в публике, а немногие его выступления нельзя назвать особенно удачными. Он как-то весь уходил в лежащую перед ним партитуру и, вследствие сильной близорукости, так близко наклонялся к ней, что даже движения рук были очень стеснены и во взмахе дирижерской палочки не было достаточной определённости и ясности. Кроме того, он почти не смотрел на оркестр, а между тем глаза дирижёра имеют очень важное значение при управлении оркестром. В оперных спектаклях Сергей Иванович был совсем иным: зная наизусть партитуру до мельчайших подробностей, он почти не обращал на неё внимания, следя постоянно за сценой и оркестром. Тогда и взмах его получал гораздо большую уверенность и точность, и вообще он умел овладевать исполнителями и ансамблем исполнения.

Оперные спектакли имели для учащихся Московской консерватории большое музыкально–образовательное значение и служили в то же время прекрасной школой. Не говоря о том, насколько полезно было близкое знакомство с такими законченными образцами музыкальной литературы, как лучшие оперы Моцарта, самое разучивание их давало знания, какие трудно было бы приобрести иным путём. Сергей Иванович сам проходил все партии с участвующими со свойственными ему терпением и настойчивостью, сообщая при этом столько ценных разъяснений относительно склада, стиля музыки, её смысла и значения в применении к данному сюжету и сценическому действию, что для талантливых и достаточно развитых между учащимися такие знания должны были остаться в качестве руководящего приёма и для всей последующей артистической деятельности.

Всякая работа, которая выполняется очень тщательно и добросовестно, мало-помалу увлекает и работника, хотя бы он вначале и тяготился ею. Так было и с С. И. Танеевым по отношению к его директорству в консерватории. Не имея никакого влечения к административной деятельности и не придавая цены тому видному положению в обществе, какое давало директорство, Сергей Иванович принял эту должность в сознании необходимости такой жертвы с его стороны для пользы консерватории. Отдавшись же этой работе, он мало-помалу втянулся и стал находить в ней многие хорошие стороны. Однако влечение к сочинению музыки в нём не умирало и, убедившись в невозможности соединения директорской деятельности с композиторской, он решился отказаться от первой из них. Впрочем, решился он на это лишь потому, что, присматриваясь несколько лет к В. И. Сафонову, пришёл к убеждению, что со спокойной совестью может передать ему дело управления консерваторией.

Той области трудов С. И. Танеева, которой он отдал наибольшую часть своей жизни, его занятиям композицией я в настоящем очерке касаться не буду, так как эта деятельность заслуживает особого детального анализа.

Личной жизни С. И. Танеева я также совсем не касался и надеюсь кое-что сделать в этом отношении в моей будущей работе. Впрочем личная жизнь, даже в моменты серьезных увлечений, стояла для него на втором плане, куда он отводил её сознательно, по убеждению, не дозволяя чувствам брать верх над сознанием долга и служением своему жизненному идеалу, которому он остался верен до конца жизни.